Выпускники 30ки Выпускники 30ки

Виктор Бузинов (1952, 1)

"ЗОЛОТОЙ КАНЬОН"

Я редко бываю теперь на Васильевском. Порой умышленно избегаю ехать сюда, чтобы не бередить лишний раз душу. Здесь родился, здесь прошли детство и юность, здесь умерла в коммуналке так и не дождавшись обещанной ей городскими властями отдельной квартиры, моя блокадница - мама. Давно покинули остров большинство друзей и лишь воспоминания, увы, не всегда лёгкие и светлые, продолжают жить здесь и, не спросясь хочу ли я этого, являются всякий раз, стоит мне ступить на его улицы.

Напротив нашей "Тридцатки" - вырос "Макдональдс" - царство бутербродов, горячих булочек, кофе, бульонов, зажаренного на американский манер мяса. Когда-то в 45-м, там, где теперь Макдональдс" на месте разбомблённого дома по соседству с булочной, появился скверик, где после уроков в кулачных стычках "до первой крови" уточняли мы вечные свои амбиции на первенство в классе. Здесь же у булочной меняли у солдат-инвалидов пайку белого хлеба из "дополнительного школьного питания" на несколько "беломорин" россыпью, чтобы казаться взрослей, чтобы усладить свою раннюю рождённую безнадзорностью привычку к курению. Чуть позже, повзрослев, выйдя всем классом из ворот "Тридцатки", и выполнив у сквера команду "правое плечо вперёд" мы маршировали с винтовками по булыжники в сторону Малого, где во дворе 28-ой женской школы проходила обычно наша строевая подготовка.

В доме на углу Среднего и 6-ой линии жила девочка - в которую я был влюблён, но с которой не был знаком, писал ей стихи, но даже не знал её имени; - и по странному стечению обстоятельств в этом же доме жил наш учитель литературы Тимофей Павлович Капустин, объяснивший мне некоторые законы стихосложения.

г. Пушкин. Лето 1952 г.

Уже в старших классах, где-то в 50-ом, он организовал в школе литературный кружок, где читал свои первые стихи, один из будущих поэтических кумиров 60-ых, Глеб Горбовский, и где пробовали себя те, кто ни писателями, ни поэтами так никогда и не станет. "Умейте видеть прекрасное!" - любил повторять Тимофей Павлович. И это в общем-то обычная истина для нас, впитавших в себя тьму войны и разрухи, звучала как некое откровение.

Наши учителя послевоенной поры. Низкий поклон им и светлая память от нас, бывших их учеников уже переваливших сегодня за шестьдесят...

"Это было зеленое сердце каньона. Горы раздвинули здесь свою неприступную гряду, смягчили суровость очертаний и образо-вали укрытий от глаз уголок, наполненный до краёв нежностью, сладостью, тишиной. Здесь всё пребывало в покое. Даже широкий ручей умерял свой неугомонный бег, разливаясь тихой заводью. Полузакрыв глаза, опустив ветвистые рога к воде, красный олень дремал, стоя по колено в ручье".

На Большом Васильевском, напротив Андреевского рынка. Зима 1951 г. С Юрием Родиновым.

Так начинается рассказ Джека Лондона "Золотой каньон". До сих пор мне иногда кажется, что многие отрывки из него я помню наизусть... Хотя, конечно, это только кажется - увы, время осыпает память, и сейчас, когда я произносил про себя эти звучные словно напитанные летним теплом строки, вдруг убедился, что помню их весьма приблизительно. Всё-таки столько лет прошло с той поры, когда я, стриженный под машинку, тогдашний шестиклассник, тщательно выводил "уточкой" на линованном листе бумаги: "...красный олень дремал, стоя по колено в ручье...".

Переписывая рассказ в 20 книжных страниц, я не должен был сделать ни одной грамматической и ни одной синтаксической ошибки. Да, к тому же запомнить, как пишется то или иное слово, и какой именно знак стоит в том или ином предложении. Это было задание, которое я выполнял урывками всё длинное лето, до самого последнего дня августа.

Борис Федорович Блошкин

Человек, который придумал для меня, как, впрочем, и для других подобных мне грамотеев-двоечников, эту каторгу, был наш классный руководитель и учитель Борис Фёдорович Блошкин. Только мне достался Золотой каньон", а кому-то "Золотой мак", "Бурый волк" иди "На берегах Сакраменто". Похоже, Борис Фёдорович очень любил Джека Лондона и не считая, что лето положено нам для отдыха от школьных бдений. "Положено" - это было его словечко. "Положено делать так и не положено по-другому".

9-А, 1950/51. В центре классный руководитель Борис Федорович Блошкин

Он пришёл к нам в сорок седьмом, отвоевавший своё лейтенант с орденской колодкой и нашивками за ранения на гимнастёрке. В наследство от бывшего нашего воспитателя ему досталось то, что человека с нормальными, а не железными нервами, должно было обратить в ужас. На уроках "похрюкивали". Причём, делали это так умело и нагло, что невозможно было определить откуда именно идёт этот "хрюк". Детдомовцы с 10-й линии - а их было почти треть класса - курили на последних партах, пуская дым по синей стене в угол, к окну, где сидели наши два отличника. Когда клубы дыма окутывали их парту, дружки "изуверов" начинали хором повторять, имея в виду отличников: "Хулиганам в классе не место". Это проделывалось с завидным постоянством, как, впрочем, и многое другое, о чём и вспоминать-то неохота. Пожилые учителя хватались за сердце, заходились в истерике, бесконечное количество раз приглашая в класс такого же, как они, а потому не способного что-либо изменить, директора. Мы жили по своим законам, законам послевоенного жутковатого мира подростков; были жестоки к слабым и вялым, а потому, как узда коню, нам требовался кто-то такой, кто может осадить нас. И это смог сделать, причём, достаточно быстро, наш Борис Фёдорович. Я не буду рассказывать всё в подробностях - это долго. Скажу лишь одно - его главным оружием в критических ситуациях был спокойный, гипнотически тяжелый взгляд, а когда тучки рассеивались - мягкая, граничащая с лукавством, ирония, не унижающая, но способная взывать к разуму.

Я и сейчас вижу, как он стоит у доски - коренастей, ладный, с гладко зачёсанными волосами - и растягивает слова, играет ими.

- И если даже ученик Петров осилит когда-нибудь премудрость пифагоровой теоремы... Если даже осилит! Что в этом толку, если не сможет он грамотно написать заявление с просьбой принять его на работу, как "специалиста по Пифагору?!".

5-А класс, 1946/47. Я - второй в верхнем ряду.

Он преподавая нам математику. Преподавая прекрасно. Но при этом быстро понял, что мы "дети войны", подранки, учившиеся писать в тетрадях, сшитых из старых газет, менявшие многократно школы и учителей, лишённые домашних библиотек, а то и просто дома, в большинстве своём к седьмому выпускному классу были безграмотны. Уже потом, обретя никем не оспариваемое право командовать нами, он будет оставлять нас после уроков, чтобы проводить свои особые диктанты без отметок, диктанты, которые мы писали ему одному, писали так, словно каялись в грехах своих.

Мои товарищи по 8-А. Зима 1950 г.

Это не пришло в голову нашему улыбчивому, добродушному и в общем-то неплохому, как я понимаю теперь, преподавателю русского языка. Это была сумасшедшая идея математика, нашего классного руководителя: учить нас, не умевших применять правил, да и не знавших их, как он говорил, "автоматической грамоте". "Чтобы помнили вы, как положено писать слово, где какой положено ставить знак, не хуже, чем солдат затвор винтовки собирающий его вслепую". Это он повторял не раз. И обрекал нас на пытку летних, многочасо-вых переписываний Джека Лондона.

Мы всякий раз должны были закончить их к 31 августа.

...Он умер уже в конце семидесятых, и странным образом день его смерти выпал на последний день лета. О том, что это за день, мы вспомнили как-то не сразу, а уже при встрече на сороковинах.

Нас было совсем мало, его бывших учеников: учителей, инженеров, врачей. Жизнь - жестокая штука, и пробиться цветком сквозь её асфальтовый панцирь дано всё-таки не каждому. Мы пробились. И светло, даже нежно, вспоминали того, кому, в сущности, были обязаны в этом. Читали вспух Джека Лондона. Я, естественно, из "Золотого каньона".

Виктор Бузинов, 1999

Используя этот сайт, вы соглашаетесь с тем, что мы используем файлы cookie.